С исполнителями песен - то же самое (да и не только с ними)
«Хороший актёр может, как мне представляется, прекрасно сыграть самые глупые вещи и тем усилить их вредное влияние»
Лев Толстой
«Хороший актёр может, как мне представляется, прекрасно сыграть самые глупые вещи и тем усилить их вредное влияние»
Лев Толстой
Дневники и записные книжки 1909 г. 16 марта
Мужик думает своим умом о том, о чем ему нужно думать, интеллигент же думает чужим умом и о том, о чем ему совсем не нужно думать. Но думает мужик так только до тех пор, пока он дома, в своей среде; как только он приобщился интелигенции, так он думает уже совсем чужим умом и говорит чужими словами.
Вот что из себя представляет Россия, которую мы потеряли, но вот-вот найдём. В таком состоянии находилось до 90% населения.
Отрывок, по ссылке в конце можно прочитать целиком.
Знакомый мне служащий на Московско-Казанской железной дороге весовщик, между разговором, рассказал мне, что крестьяне, грузящие на его весах товары, работают 36 часов сряду.
Несмотря на полное доверие мое к правдивости рассказывавшего, я не мог поверить ему. Я думал, что он или ошибается, или преувеличивает, или я чего-нибудь не понимаю.
Но весовщик так подробно рассказал мне условия, при которых происходит эта работа, что нельзя было сомневаться. По рассказу его таких грузовщиков на Московско-Казанской железной дороге — 250 человек. Все они разделены на партии по 5 человек и работают сдельно, получая по 1 рублю и по 1 рублю 15 копеек за 1000 пудов нагруженного или выгруженного товара. Приходят они поутру, работают день и ночь на выгрузке и тотчас же по окончании ночи, утром, поступают на нагрузку и работают еще день, так что в двое суток они спят одну ночь. Работа их состоит в том, чтобы сваливать и перетаскивать тюки по 7, 8 и до 10 пудов. Двое наваливают на спины остальных троих, и те носят. Зарабатывают они такой работой на своих харчах менее рубля в сутки. Работают постоянно, без праздников.
Рассказ весовщика был так обстоятелен, что нельзя было сомневаться, но я все-таки решил своими глазами проверить его и поехал на товарную станцию.
Найдя на товарной станции своего знакомого, я сказал ему, что приехал посмотреть на то, что он мне рассказывал.
— Кому ни говорил — никто не верит, — сказал я.
— Никита, — не отвечая мне, обратился весовщик к кому-то в будке: — поди-ка сюда!
Из двери вышел высокий, худой рабочий в оборванной поддевке.
— Когда вы поступили на работу?
— Когда? вчерась утром.
— А ночь где были?
— Известно, на выгрузке.
— Ночью работали? — спросил уже я.
— Известно, работали.
— А нынче когда сюда поступили?
— Поутру поступили, когда же еще?
— А когда кончите работать?
— Когда отпустят, тогда и кончим.
Подошло еще четыре рабочих, составляющих партию из пяти человек. Все были без шуб, в рваных поддевках, несмотря на то, что было около 20 градусов мороза. Я стал расспрашивать их о подробностях их работы, очевидно, удивляя их интересом, который я выказывал к такой простой и естественной, как им казалось, вещи, как их 36-часовая работа.
Все они были люди деревенские, большей частью мои земляки — тульские; есть орловские, есть и воронежские. Живут они в Москве по квартирам, некоторые с семьями, большею же частью одни. Те, которые живут без семей, посылают заработанное домой. Харчатся все порознь у хозяев. Харчи обходятся по 10 рублей в месяц. Едят мясо всегда, не соблюдая постов. Находятся в работе не 36 часов подряд, а всегда больше, потому что на проход с квартиры и обратно уходит более получаса и, кроме того, часто их задерживают на работе дольше положенного времени. Вырабатывают на такой 37-часовой подряд работе, без вычета харчей, рублей 25 в месяц.
На вопрос мой: зачем они работают такую каторжную работу, мне отвечали:
— А куда же денешься?
— Да зачем же работать 36 часов подряд? Разве нельзя так устроить, чтобы работать посменно?
— Так велят.
— Да вы-то зачем же соглашаетесь?
— Затем и соглашаешься, что кормиться надо. Не хочешь — ступай. На час опоздаешь, и то сейчас ярлык в зубы и марш, а на твое место 10 человек готовы.
Рабочие были все молодые люди, один только был постарше, вероятно лет за 40. У всех лица были худые, истомленные, и усталые глаза, точно они выпили. Тот худой рабочий, с которым я с первым заговорил, особенно поразил меня этой странной усталостью взгляда. Я спросил его, не выпил ли он нынче?
— Не пью, — отвечал он, как всегда, не задумываясь, отвечают на этот вопрос люди, действительно не пьющие.
— И табаку не курю, — прибавил он.
— А другие пьют? — спросил я.
— Пьют. Сюда приносят.
— Работа не легкая. Всё крепости прибавит, — сказал пожилой рабочий. Рабочий этот и нынче выпил, но это было совершенно незаметно.
Поговорив еще с рабочими, я пошел посмотреть на выгрузку.
Пройдя мимо длинных рядов всяких товаров, я подошел к рабочим, медленно катившим нагруженный вагон. Передвижение на себе вагонов и очистку платформ от снега, как я узнал потом, рабочие обязаны делать бесплатно. Это стоит и в печатном условии. Рабочие были такие же оборванные и исхудалые, как и те, с которыми я говорил. Когда они докатили вагон до места и остановились, я подошел к ним и спросил, когда они стали на работу и когда обедали. Мне ответили, что стали на работу в 7 часов, а обедали только сейчас. Так по работе надо было, не отпускали.
— А когда отпустят?
— А как придется, другой раз и до 10 часов, — как будто хвастаясь своей выдержкой в работе, отвечали рабочие.
Видя мой интерес к их положению, рабочие окружили меня и в несколько голосов, вероятно, принимая меня за начальника, сообщали мне то, что, очевидно, составляло их главный предмет неудовольствия, а именно то, что помещение, в котором им иногда между дневной работой и началом ночной можно было бы отогреться и иногда соснуть в продолжение часа, было тесно. Все выражали большое неудовольствие на эту тесноту.
— Собирается 100 человек, а лечь негде, под нарами и то тесно, — говорили недовольные голоса. — Сами взгляните — недалеко.
Помещение, действительно, было тесно. В 10-аршинной горнице могли поместиться на нарах человек 40. Несколько рабочих вошли за мной в горницу и все наперерыв с раздражением жаловались на тесноту помещения. «Под нарами и то лечь негде», говорили они.
Сначала мне показалось странно то, что эти люди, на 20-градусном морозе без шуб, в продолжение 37 часов таскающие на спинах 10-пудовые тяжести, отпускаемые на обед и ужин не в то время, когда им нужно, а когда вздумается их начальству, вообще находящиеся в гораздо худшем, чем ломовые лошади, положении, — что эти люди жалуются только на тесноту помещения в их теплушке. Сначала это мне показалось странно, но, вдумавшись в их положение, я понял, какое мучительное чувство должны испытывать эти никогда не высыпающиеся, иззябшие люди, когда они, вместо того, чтобы отдохнуть и обогреться, лезут по грязному полу под нары и там только еще больше разламываются и расслабевают в душном, зараженном воздухе.
Только в этот мучительный час тщетной попытки сна и отдыха они, вероятно, болезненно чувствуют весь ужас своего губящего жизнь 37-часового труда и поэтому-то особенно возмущены таким кажущимся незначительным обстоятельством, как теснота помещения.
Посмотрев несколько партий на их работах и поговорив еще с некоторыми из рабочих и от всех услыхав одно и то же, я поехал домой, уверившись в том, что то, что рассказывал мне мой знакомый, была правда.
Было правда то, что за деньги, дающие только пропитание, люди, считающиеся свободными, находят нужным отдаваться в такую работу, в которую во времена крепостного права ни один самый жестокий рабовладелец не послал бы своих рабов. Да что рабовладелец, ни один хозяин-извозчик не отдал бы своей лошади, потому что лошадь стоит денег и нерасчетливо непосильной 37-часовой работой коротать жизнь ценного животного.
Источник: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/publicistika/rabstvo-nashego-v...
Люди жалуются на то, что им всё труднее читать классику и книги в целом. Всё это они делают отвечая на пост годичной давности «Кто ты по жизни?» — интеллигентный человек или быдло, типа читал Каренину или нет.
На самом деле, в этом нет ничего удивительного. Мы стали настолько избалованы контентом, который нам предлагают алгоритмы рекомендаций, что чтение действительно требует усилий.
То есть мы уже даже не думаем, просто открываем рандомное приложение и смотрим или выбираем, из того, что оно предлагает. Мемы, нарезки, фильмы или сериалы.
Но если быть до конца честным, мне уже фильмы или сериалы достаточно сложно смотреть, не отвлекаясь на телефон..
Сам пост и комментарии к нему напомнили диалог из сериала "Во все тяжкие":
- Как называется негр в кабине самолёта?
- Гм.. не знаю.
- Пилот! Расистский ты долбоеб!
Я к тому , что, конечно, при адаптациях любых произведений под особенности народной культуры, вот вообще не важно, кто где-нибудь в Корее будет играть ту же Анну Каренину. Любая не кореянка для массового зрителя элементарно менее красива, чем представительница своей расы. P.s. хотя лично я б на такую экранизацию посмотрел))
В Санкт-Петербургский государственный университет поступил вопрос об исключении из школьной программы по литературе романа «Война и мир». Ответ на него дает декан Филологического факультета СПбГУ Людмила Алексеевна Вербицкая.
Дословная цитата, которая приводится во всех дискуссиях на эту тему, выглядит так: Л.А. Вербицкая: «Я, например, абсолютно убеждена, что из школьной программы «Войну и мир» Льва Толстого, а также некоторые романы Федора Достоевского нужно убрать. Это глубокие философские произведения, с серьезными рассуждениями на разные темы. Не может ребенок понять всей их глубины...»
Ни контекст, ни продолжение этого разговора не приводятся.
А речь в том интервью информагентству «Москва» шла и о ЕГЭ, и о перечнях литературы, обязательной для прочтения, и о грамотности, и о курсе православной культуры. Это всё – вопросы, подлежащие обсуждению, и ни о каких окончательных решениях речь сейчас идти не может.
В числе прочего в том интервью я говорила о том, что у нас нет должного внимания к гуманитарным направлениям. Независимо от того, какой факультет закончит студент, очень важно, чтобы гуманитарные дисциплины широко присутствовали в учебных планах и программах. Человек, который по-настоящему знаком со всем колоссальным гуманитарным наследием, независимо от того, где он работает, будет принимать решения более взвешенно. Не знать литературу просто нельзя, это значит лишить себя колоссального культурного пласта.
Роман «Война и мир» много десятилетий входит в школьную программу, но лишь 30% учителей прочли этот роман до конца. Я не встречала школьника, который бы с восторгом полностью прочел роман. Как же мы можем требовать от подростков 15 - 17 лет, чтобы они не только прочли целиком этот колоссальный роман, но и поняли, осознали глубину этого произведения и не получили бы «отрицательную прививку» на долгие годы? И у Толстого, и у Достоевского есть произведения, прочтя которые школьник заинтересуется творчеством наших классиков, оценит их язык, войдет в атмосферу времени.
Если войдёт тебе в голову мысль о том, что всё, что ты думал о Боге, неправда, что нет Бога, не смущайся этим, а знай, что это было и бывает со всеми людьми. Но не думай только того, что если ты перестал верить в того Бога, в которого ты верил, то это сделалось оттого, что нет Бога. Если ты не веришь в того Бога, в которого верил, то это только оттого, что в вере твоей о Боге было что-нибудь неправильное, и тебе надо постараться лучше понять то, что ты называешь Богом.
Если дикарь перестал верить в своего деревянного бога, то это не значит то, что Бога нет, а только то, что Бог не деревянный.
Понять Бога вполне мы не можем, но можем только всё больше и больше понимать начало всего. И потому, если мы откидываем низкое понятие о Боге, то это нам на пользу. Делается это для того, чтобы мы всё лучше и выше понимали то, что мы называем Богом.
Л.Н. Толстой